ПРЕДСТАВИТЕЛЬНАЯ
ДЕМОКРАТИЯ
Представительная
система, которая есть не
что иное, как компромисс
со старым порядком,
сохранив за
правительством все
полномочия
неограниченной власти,
починив его с грехом
пополам более или менее
предполагаемому и во
всяком случае лишь
перемежающемуся
контролю народа, - эта
система отжила свой век.
В настоящее время она
уже помеха прогрессу. Ее
недостатки не зависят от
личностей, стоящих у
власти: они связаны с
самой системой и
коренятся так глубоко,
что никакие
видоизменения в этой
системе не могут сделать
из нее политический
строй, соответствующий
потребностям времени.
…Правительство
представительного
режима – будет ли оно
называться Парламентом,
Конвентом, Советом
Коммуны или присвоит
себе какое-нибудь другое
название, будет ли оно
назначено префектами
какого-нибудь Бонапарта
или вполне свободно
избрано восставшим
народом – правительство
всегда будет стараться
расширить свои
законодательные права.
Постоянно стремясь
усиливать свою власть,
оно будет вмешиваться во
все, убивать смелый
почин личностей и групп
и заменять их творчество
неподвижным законом. Его
естественное,
неизбежное стремление –
взять личность в свои
руки с самого детства,
вести ее от одного
закона к другому, от
угрозы к наказанию – от
колыбели до гроба, не
выпуская эту добычу из-под
своей высокой опеки. Был
ли когда-либо случай,
чтобы какое-нибудь
избранное собрание
объявило себя
некомпетентным в каком-нибудь
вопросе – неспособным
его решить? Чем оно
революционнее, тем
охотнее захватывает то,
в чем совершенно
некомпетентно.
Обставлять законами все
проявления человеческой
деятельности,
вмешиваться во все
мелочи жизни «подданных»
- такова самая сущность
государства и
правительства.
Создать правительство –
конституционное или
неконституционное –
значит создать такую
силу, которая неизбежно
будет стараться
овладеть всем, подводить
под свои уставы всю
общественную жизнь, не
признавая другого
предела, кроме того,
какой можем время от
времени поставить ему мы
агитацией или
восстанием.
Парламентское
представительство – оно
уже это доказало – не
составляет исключения
из этого общего правила.
Одно из двух: или в
народе, в городе
водворится
экономическое равенство
– и свободные, равные
граждане уже не будут
отказываться от своих
прав в пользу немногих, а
постараются найти новый
способ организации,
какой даст им
возможность самим
управлять своими делами,
или же будет продолжать
существовать
меньшинство,
господствующее над
массами в экономическом
отношении, - какое-нибудь
четвертое сословие,
составленное из
привилегированных
буржуа и перебежчиков от
рабочих, - и тогда горе
массам. Правительство,
избранное этим
меньшинством, будет
действовать
соответственно: оно
будет писать законы ради
сохранения своих
привилегий, а против
непокорных оно
прибегнет к силе и
избиениям.
Представительная
система имела целью
помешать единоличному
управлению; она должна
была передать власть в
руки не одного человека,
а целого класса. а между
тем она всегда вела к
восстановлению
единоличного правления,
всегда стремилась
подчинить себя одному
человеку.
Причина этой странности
очень проста. Когда в
руки правительства были
переданы все тысячи
полномочий, которыми оно
облечено теперь, когда
ему было поручено
ведение всех дел,
касающихся страны, и дан
бюджет в несколько
миллиардов, возможно ли
было поручить ведение
всех этих бесчисленных
дел беспорядочной
парламентской толпе?
Необходимо было
назначить
исполнительную власть –
министерство, которая
была бы обеспечена ради
этого почти
монархическими
полномочиями.
…Всякое правительство
стремится стать
единоличным; таково его
первоначальное
происхождение, такова
его сущность.
Будет ли парламент
избран с цензовыми
ограничениями или
посредством всеобщего
голосования, будут ли
депутаты избираться
исключительно рабочими
и из среды рабочих,
парламент всегда будет
искать человека,
которому можно было бы
передать заботу об
управлении и
подчиниться. И пока мы
будем поручать
небольшой группе людей
заведовать всеми делами
– экономическими,
политическими, военными,
финансовыми,
промышленными и т. д., -
эта небольшая группа
будет стремиться
неминуемо, как отряд в
походе, подчиниться
единому главе.
Если мы хотим в момент
будущей революции
настежь открыть двери
для реакции и даже, может
быть монархии, то нам
стоит только поручить
наши дела какому-нибудь
представительному
правительству или
какому-нибудь
министерству,
облеченному такими
полномочиями, какими оно
обладает теперь.
Реакционная диктатура,
сначала слегка
окрашенная в красный
цвет, затем понемногу
синеющая, по мере того
как будет чувствовать
свое положение более
прочным, не заставит
себя долго ждать. В ее
распоряжении будут все
орудия власти; она
найдет их вполне
готовыми.
* * *
Но может быть,
представительный
порядок, источник всяких
зол, оказывает, по
крайней мере, некоторые
услуги в том смысле, что
он дает возможность
мирного прогрессивного
развития общества? Может
быть, он содействовал
также децентрализации
власти, которая в
настоящее время
представляет насущную
потребность? Может быть,
представительное
правление умело
помешать войнам? Может
быть, оно умеет
приспособляться к
требованиям времени и
вовремя упразднить, во
избежание гражданской
войны, то или иное
учреждение, отживающее
свой век? Наконец, может
быть, оно сколько-нибудь
обеспечивает прогресс,
возможность дальнейших
улучшений?
Какой горькой иронией
звучат эти вопросы! Вся
история нашего века
отвечает на них
отрицательно.
Верные монархической
традиции в ее
современной форме –
якобинству, парламенты
сосредоточили всю
власть в руках
правительства. Крайнее
развитие чиновничества
становится
отличительной чертой
представительного
правления. С самого
начала XIX века в политике
все говорят о
децентрализации и
автономии; а между тем
власть централизуют все
больше, а автономии
убывают последние
остатки. Даже Швейцария
испытывает влияние
этого течения, ему
подчиняется и Англия.
Если бы не сопротивление
промышленных
предпринимателей и
торговцев, нам скоро
пришлось бы, чтобы
зарезать быка где-нибудь
в захолустье,
испрашивать разрешение
в Париже. Все подпадает
мало-помалу под власть
правительства. Ему не
хватает только
заведования всей
промышленностью и
торговлей; да и то социал-демократы,
ослепленные
предрассудками сильной
власти, уже мечтают о дне,
когда они смогут
управлять из
берлинского парламента
всей работой и
потреблением по всему
протяжению Германской
империи!
Предохранил ли нас от
войн этот якобы
миролюбивый
представительный режим?
Никогда еще люди так не
истребляли друг друга,
как при нем!
* * *
Стоит ли изображать
здесь известную всем нам
отвратительную картину
выборов? Везде – в
буржуазной Англии и в
демократической
Швейцарии, во Франции и в
Соединенных Штатах, в
Германии и в
Аргентинской республике
– разыгрывается одна и
та же печальная комедия.
Стоит ли рассказывать о
том, как избирательные
агенты «подготавливают»,
«устраивают» и «обставляют»
выборы (у них это целый
воровской язык!); как они
раздают направо и налево
обещания – политические
на собраниях и личные в
частных разговорах, как
они втираются в семьи,
льстят матери и ребенку,
ласкают, если нужно,
страдающую астмой
собаку или кошку «избирателя»?
Как они ходят по разным
кафе или кабакам,
уговаривают избирателей,
а наименее
разговорчивых
улавливают тем, что
заводят между собой
мнимые споры – точно
шулера, которые
стремятся заманить вас
играть в «три карты, одна
дама»? Как после долгого
ожидания кандидат
появляется наконец
среди «дорогих
избирателей» с
благосклонной улыбкой
на устах, со скромным
взглядом и вкрадчивым
голосом – точно старая
мегера, хозяйка
лондонских
меблированных комнат,
которая хочет заманить
жильца сладкой улыбкой и
ангельским взглядом?
Стоит ли перечислять
лживые программы –
одинаково лживые, будь
они оппортунистские или
социал-революционные, в
которые сам кандидат,
если он сколько-нибудь
умен и знает палату, так
же мало верит, как
составитель календаря с
предсказаниями, но
которые он защищает так
горячо, таким громовым
голосом, такими
прочувствованными
речами, как
странствующий
ярмарочный зубной
лекарь?
Стоит ли перечислять
здесь расходы по выборам?
Все газеты рассказывают
нам о них. Стоит ли
приводить перечень
расходов какого-нибудь
избирательного агента,
среди которых
фигурируют расходы на «бараньи
ноги», фланелевые
фуфайки и бутылки с
лекарством, посланные
заботливым кандидатом «дорогим
детям» своих
избирателей? Стоит ли,
наконец, напоминать о
расходах на печеные
яблоки и тухлые яйца, с
целью «смутить
противную партию», -
расходах, которые так же
отягощают бюджеты
кандидатов в
Соединенных Штатах, как
у нас в Европе расходы на
клеветнические
воззвания и на «маневры
последнего часа» перед
выборами.
А правительственное
вмешательство в выборы?
«Места», раздаваемые им
своим пособникам, его
лоскутки материи,
носящие название
орденов, права,
раздаваемые им на
содержание табачных
лавок? Его обещания
покровительства
рулеткам и игорным домам,
его бесстыдная пресса,
его шпионы, его судьи и
агенты…
Нет, довольно! Не будем
больше копаться в этой
грязи. Поставим только
один вопрос: есть ли хоть
одна самая низкая, самая
гнусная человеческая
страсть, которая бы не
эксплуатировалась во
время выборов? Обман,
клевета, низость,
лицемерие, ложь – все,
что только есть грязного
в глубине человека зверя,
- вот что разнуздывается
по всей стране во время
избирательного периода.
* * *
Так оно есть, и так оно
будет до тех пор, пока
будут существовать
выборы с целью избрания
себе господ. Пусть перед
вами будут только
рабочие, только люди,
равные между собой, и
пусть они в один
прекрасный день
вздумают избрать из
своей среды управителей
– и получиться то же
самое! Подарков, может
быть, раздавать не будут;
но будут расточать
льстивые, лживые слова; и
гнилые яблоки останутся
по-прежнему. Да можно ли
ждать лучшего, когда
люди торгуют
священнейшими своими
правами?
Чего, в самом деле,
требуют от избирателей?
– Чтобы они указали
человека, которому можно
будет дать право
издавать законы
относительно всего, что
только у них есть самого
святого: их гражданских
прав, их детей, их труда!
Что же удивительного в
том, что эти права
оспаривают друг у друга
две или три тысячи
проходимцев? Речь идет о
том, чтобы найти
человека или нескольких
человек, которым можно
было бы предоставить
право брать наших детей
в двадцать один год или в
девятнадцать, если
господа депутаты сочтут
нужным; запирать их на
три года – а не то и на
десять лет в давящую
атмосферу казармы; вести
их на убой в войне,
которую они затеют, но
которую потом поневоле
придется вести стране.
Затем выбранные
депутаты могут
закрывать и открывать
университеты, могут
заставить родителей
посылать своих детей в
школы, или, наоборот,
запретить это. Подобно
самодержавному королю,
депутаты могут
благоприятствовать
какой-нибудь отрасли
промышленности или же,
наоборот, убить ее; они
могут принести северную
часть страны в жертву
южной, или, наоборот,
могут присоединить к
стране новую область,
или, наоборот, уступить
какую-нибудь провинцию
другому государству. Они
будут располагать
приблизительно тремя
тысячами миллионов в год,
вырванными у рабочего
народа. У них будет,
кроме того, царское
право назначать
исполнительную власть,
которая, пока находится
в согласии с палатой,
является большим
деспотом и тираном, чем
покойная власть короля.
…Что теперь требуется
от избирателей? – Чтобы
десять, двадцать тысяч (а
при голосовании по
спискам и сто тысяч)
человек, не знающих друг
друга, никогда друг
друга не видевших,
никогда не
встречавшихся ни на
каком общем деле,
сошлись на избрании
одного человека. Притом
избранный ими получит
широчайшие полномочия –
не для того, чтобы
изложить какое-нибудь
определенное дело или
защищать то или иное
решение, принятое по
определенному вопросу, -
торговому,
астрономическому,
военному, финансовому,
гигиеническому и т. д., - и
его решение будет
законом. Первоначальный
характер избрания
депутатов совершенно
исказился, оно стало
нелепостью.
Такого вездесущего
существа, какого ищут
теперь, не существует. Но
вот, например,
порядочный человек,
отвечающий известным
требованиям честности и
здравого смысла, с
некоторым образованием.
Что же, будет он избран?
Конечно, нет. Из его
избирателей едва, может
быть, наберется двадцать,
сто человек, знающих его
достоинства. Он никогда
не пользовался рекламой,
чтобы составить себе
репутацию, он презирает
те приемы, которыми
обыкновенно пользуются,
чтобы заставить
говорить о себе, и за
него едва ли будет
подано больше 200 голосов.
Его даже не поставят в
число кандидатов, а
выберут какого-нибудь
адвоката или журналиста,
краснобая или писаку,
который внесет в
парламент нрав
адвокатского или
газетного мира и
увеличит своей персоной
стадо, голосующее – одни
за министерство, другие
за оппозицию.
…Там же где царят вполне
якобы «демократические»
права, как в Соединенных
Штатах, где легко
создаются комитеты,
составляющие противовес
влиянию богатства, там
сплошь да рядом выбирают
самого худшего из всех,
профессионального
политика, -
отвратительное существо,
ставшее теперь язвой
великой республики,
сделавшего из политики
род промышленности и
пускающего в ход все
приемы крупной
промышленности: рекламу,
трескучие статьи, подкуп.
Меняйте избирательную
систему сколько хотите,
заменяйте избрание по
округам избранием по
спискам, устраивайте
двухстепенные выборы,
как в Швейцарии ( я имею в
виду предварительные
собрания), вносите какие
хотите перемены,
обставляйте выборы
какими хотите условиями
равенства, кройте и
перекраивайте
избирательные коллегии
– внутренние недостатки
системы все равно
останутся. Тот кто
получит больше половины
голосов, всегда будет (за
очень редкими
исключениями, у партий
преследуемых)
ничтожеством, человеком
без убеждений, сумевшим
понравится всем.
Но если самые выборы уже
страдают
конституционной,
неизлечимой болезнью, то
что же можно сказать об
исполнении своих
обязанностей выбранным
собранием? Подумайте
минуту – и вы сами
увидите, какую
невозможную задачу вы
перед ним ставите.
Ваш представитель
должен иметь
определенное мнение и
голосовать по целому
ряду бесконечно
разнообразных вопросов,
возникающих в громадной
государственной машине.
Всеведущий всемогущий
Протей, вечно меняющий
свой вид, - сегодня
военный, завтра свинопас,
потом банкир, академик,
чистильщик
водопроводных труб, врач,
астроном, аптекарь,
кожевеник или торговец
галантерейным товаром –
смотря по вопросам,
стоящим на очереди, - он
будет все решать без
колебаний по знаку главы
своей партии. Привыкнув
как адвокат, журналист
или как оратор публичных
собраний говорить о
вещах, которых он не
знает, он и теперь будет
подавать голос, по всем
этим вопросам, с той
только разницей, что в
газете его статьи
служили для р[азвлечения]
греющегося у огня
швейцара, что его
адвокатские речи только
мешали спать судьям и
присяжным, а в палате его
мнение сделается
законом для сотен тысяч
человек.
А так как у него нет
физической возможности
составить себе мнение
обо всех бесчисленных
вопросах, в которых от
его голосования зависит
утверждение или провал
законов, то, пока министр
будет читать доклад с
многочисленными цифрами,
выведенными ради этого
случая его секретарем,
депутат будет
сплетничать с соседом,
проводить время в буфете
или писать письмо с
целью подогреть доверие
своих «дорогих
избирателей». Когда же
придет момент
голосования, он
выскажется за или против
доклада, смотря по тому,
какой знак подаст знак
глава его партии.
Подсчет голосов давно
уже сделан, раньше
голосования;
подчинившиеся
утвердительному решению
давно отмечены, и часто
их уже поблагодарили; не
подчинившиеся изучены и
тщательно сосчитаны.
Речи произносятся для
вида: их слушают только в
том случае, если они
отличаются
художественными
достоинствами или могут
вызвать скандал.
Выиграть победу при
голосовании; но кто же
устраивает эти победы?
Кто в Палате дает
перевес той или другой
партии? Кто свергает или
выдвигает министерство?
Кто навязывает стране
реакционную политику и
рискованные внешние
предприятия? Кто решает
спор между
министерством и
оппозицией? – Те, кому в
1793 году дали удачное
прозвище «болотных жаб»,
- люди, не имеющие н и к а
к и х убеждений, всегда
сидящие между двух
стульев, всегда
колеблющиеся между
двумя главными партиями
палаты.
Именно эта группа –
человек пятьдесят, без
всяких убеждений,
флюгером
поворачивающихся от
либералов к
консерваторам и обратно,
людей, легко поддающихся
на всякие обещания, на
перспективу мест, на
лесть, легко
охватываемые паникой, -
именно эта группа
ничтожеств решает,
подавая голоса «за» или
«против» Они проводят
законы или оставляют их
под сукном. Они
поддерживают или
свергают министерства и
изменяют направление
политики. Пятьдесят
индифферентных людей,
управляющих страной –
вот к чему сводится
прежде всего
парламентский строй.
Пётр
Кропоткин
(из кн. "Речи
Бунтовщика")
